Денек выдался довольно утомительный, несмотря на то, что Йеннифэр, если так можно выразиться, устроила сеанс частной практики всего для одного клиента – зажиточного князька, коему не с руки обращаться к придворным чародеям, которые зачастую сами себе на уме или выкладывают всю подноготную монарху, которому с виду и служат. Йен же в узких кругах была известна не только вздорным нравом, но и умениями, и подчеркнутым нейтралитетом, служившим гарантом сохранения маленьких, зачастую довольно грязных секретов чужой личной жизни, – такое отношение зачастую воспринималось как напускное безразличие и вежливость, ибо люди даже вообразить не могли, что на них и их проблемы мировой величины может быть кому-то наплевать. А чародейке в действительности было глубоко безынтересно, отчего княжеская дочь перед самой помолвкой решила принести любящим родителям в подоле или с чего бы у благочестивого придворного мужа вдруг отвалился нос, не считая прочих мелких, но крайне неприятных симптомов - в таких случаях Йеннифэр интересовала оплата, ибо альтруизмом она и без того занималась время от времени, помогая кметам и обнищавшим горожанам, у коих благодарность могла состоять в тысяче благоговейно произнесенных «Спасибо», редисе, домашней настойке и прочих предметах, отправляемых либо в погреб, либо в кладовку, либо сразу в выгребную яму. Благо, сегодня усилия были вознаграждены с лихвой, Йен даже не пришлось чуточку преувеличивать значимость произведенных манипуляций и вложенных сил, а посему после получения увесистого мешочка, на деньги из которого какая-нибудь не слишком крупная деревушка могла прожить не меньше полугода, чародейка улыбнулась и соизволила тепло распрощаться с князем и его благоверной перед тем, как шагнуть в портал, приведший Йен прямиком на первый этаж её собственного дома в Венгерберге.
Оказавшись в родных стенах, а именно в рабочем кабинете, женщина кинула мошну с оплатой на стол, на котором высилась не одна башня, сложенная из старинных талмудов и манускриптов. Йеннифэр растерла руки, побаливающие после длительного напряжения, повела плечами и плавно наклонила голову вперед и назад, разминая шею – этого определенно было недостаточно, однако нечто большее будет определенно точно только после того, как выпьет чего-нибудь крепкого, но не вина – чародейка хотела взбодриться, а не придать блеска взгляду.
– Геральт! – Громко известила Йен о своем прибытии, выходя из кабинета. Судя по донесшемуся шуму, ведьмак не гулял по полю, собирая цветочки, а значит, ужин обещал пройти в компании.
Йеннифэр на ходу сделала несколько пасов, произнеся привычные формулы, дабы через несколько долгих минут прискакавшие тушки перепелов уже радовали взгляд румяной корочкой в обрамлении незамысловатого гарнира из тушеных овощей.
Чародейка уселась на излюбленное место за столом, вытянула ноги и, прикрыв глаза, с удовольствием потянулась, сплетя пальцы в замок. Мимо пролетела пара тарелок, большое блюдо и несколько приборов, а вскоре к ним присоединились запеченные овощи и ещё бледные тушки недавно бегающих по полю перепелов. Если слух не подводил хозяйку, то ведьмак спустился вниз, а посему Йеннифэр открыла глаза, опустила руки на стол, но приличествующего для дамы за трапезой вида не приняла, даже не подумала выпрямиться, а правую ногу так и вовсе поставила на пятку и, упиревшись каблуком в пол, принялась плавно покачивать стопой из стороны в сторону.
Йен окинула взглядом стол. Чего-то не хватало.
- Будь так любезен, сделай мне чаю. И… - женщина посмотрела на фрукты, припомнила наличие черничных тарталеток, груш в меду и медовых же сот, но всё это не вызывало особого желания. – И принеси пряников. Тех, что с глазурью.
Ведьмак отчего-то не поспешил выполнять просьбу, и Йеннифэр с некоторым удивлением посмотрела на грозу всех монстров в округе, вопросительно приподняв брови. Казалось, что Геральт просьбу услышал как-то не так. Например, как «Сходи в лабораторию, достань любую понравившуюся конечность, что заспиртована в баночке, и отлюби себя ею как следует». И судя по всему, чародейка сейчас узнает всё, что ведьмак думает по этому и не только поводу. Это заставило женщину напрячься, стерев с лица усталость и толику удовольствия, кое она успела испытать по возвращению домой. А крохи оставшейся после помощи страждущим энергии, припасенные для разного рода нужд и на случай внезапной потребности обрушить на чужую голову потолок, уже отдавали легким покалыванием в кончиках пальцев - ещё немного и обратятся в цветные искры. Усталость не располагала к долгим дискуссиям и спорам, поэтому Геральту следовало учесть настроение дамы - бить она будет на раз, чтобы не заниматься догонялками и быстрее приступить к ужину.

Отредактировано Yennefer of Vengerberg (2020-10-26 11:23:29)

Ведьмак произнес всего несколько слов, но с тем же успехом он мог разворошить ногой тлеющие угли, тем самым заставив рассыпаться по сторонам ярким искрам. Йеннифэр чувствовала, что закипает, но на сей раз упадок сил не позволил пламени ярости взметнуться вверх в то же мгновение – женская рука непроизвольно дернулась, как бывает у стариков с тремором или заядлых выпивох, не получивших дозы крепкого пива, эля или ещё чего-нибудь столь же бодрящего. Чародейка молча смотрела на ведьмака, и свое безмолвие могла списать на решение зрелой и умудренной опытом особы, которая понимает, что ни к чему затевать драку из ничего. Только вот это едва ли будет правдой, и Йен, не привыкшая обманывать саму себя, понимала, что сдерживает ею отнюдь не вековая мудрость. Пожалуй, Йеннифэр даже не стремилась развить предположение, что между любовниками произошло чудовищное непонимание, кое можно легко разобрать и перевести в шутку. Если эта мысль и промчалась вихрем где-то на задворках чертогов разума, то осталась никем незамеченной. Взгляд аметистовых глаз теперь не был полон недоумения, вместо последнего там отчетливо вырисовалось неудовольствие и обозначилась та самая пресловутая принципиальность магички, что так не нравится окружающим и зачастую доставляет им немало хлопот. О, Геральт всем своим видом просто настаивал на том, чтоб Йеннифэр любезно не поинтересовалось, в чем вдруг возникла проблема, а восприняла всё в штыки, приготовившись не столько отражать нападки ведьмака, сколько атаковать сама.
Йен откровенно не понимала, чем заслужила вопиющее пренебрежение к собственным маленьким просьбам. Подумать только, сколько недовольства в тоне, а ведь Йеннифэр попросила нагреть воды и пройти несколько метров, будучи утомленной и обессиленной чародейской рутиной, плоды которой, между прочим, обеспечили вышеуказанному ведьмаку в последние недели его прекрасной жизни и кров над головой, и приличную одежку, и ту самую еду, кою женщина превращала в пристойный ужин одним движением (всего-то! Эка невидаль и легкотня) руки, и возможность пахнуть чуть лучше, чем собственная лошадь. О великие Хаос и Порядок, она ведь даже попросила! Вежливо! Да есть ли на свете живой человек, у которого Йеннифэр не требовала чего-то в повелительном тоне, а просила? Геральт, вероятно, совершенно не понимает, как ему несказанно повезло, или, напротив, понимает, и счастье вскружило ему его дурную голову.
Чародейка, поджав губы, уже не столь яркие из-за смазанной легким перекусом в княжеских палатах помады, несколько неловко правой рукой расстегивает пуговицы приталенного кафтана, опустив взгляд. Тишину почти разрывает зашипевшие перепела, от коих тут же пошла легкая дымка, а по столовой разнесся приятный, дразнящий аромат зажаренного мяса.
- Это для ваших знаков достаточно пошевелить парой пальцев, используя незначительное количество энергии, а это, - Йеннифэр освободившейся рукой обвела стол, тон её меж тем скакнул выше, - требует усилий. Как и портал, из которого я вышла. Как и покорнейшие просьбы князька и его благоверной, которые я полдня выполняла. Как и подогретая вода, заклинание для которой не настолько элементарно, чтоб его мог выполнить деревенский знахарь с зачатками силы.
Нервным движением чародейка рванула уже верхнюю пуговицу блузки, что была неприлично строго застегнута на все, а воротник едва не сжимал горло. А затем вытащила из петельки и вторую пуговицу, обнажив не только бархатку с обсидиановой звездой, но и ключицы.
- Порой я так жалею, что вас в Каэр Морхене не учили правилам приличий. Например, с почтением относиться к старшим и угождать дамам, и делать всё вышеперечисленное с улыбкой и вдвое охотнее, если эти два качества соединятся в одном человеке, - намек был кристально прозрачным, как слезы девственниц, не нужно обладать мозгом размером с тыкву, чтобы понять, что речь идет исключительно об одной единственной даме в почтенном возрасте – самой Йеннифэр. Чародейка чувствовала, что распаляется с каждым словом всё больше и больше. И уже не смогла бы это остановить, даже если бы захотела. Вот только беда в том, что Йен никогда не стремилась натянуть вожжи, даже если понимала, что её заносит на повороте. Ярость никогда не лишала женщину рассудка, чародейка всегда понимала, что специально бьет по больным точкам в прямом и переносном смысле. Даже если знала, что потом может очень пожалеть. Сейчас у неё даже не закралось мысли о последующих муках совести, ведь Йеннифэр считала, что права – права в своем гневе и обиде, права как никогда. А если ведьмак не догадался, что её просьба не является очередным дамским капризом (разве что самую малость), а продиктована отсутствием сил, то он сам виноват. А раз виноват, пусть расплачивается. Пусть считается, что судебное следствие состоялось, судья вынес приговор, осталось лишь осужденному принять наказание. Впрочем, покаяться ещё не поздно, и тогда суд попробует освободить от приведения кары в действие. Только каяться нужно с чувством, искренне, желательно приговаривая о том, как великолепно великолепен судья, а ещё безмерно милостив и красив. 
- Вас там, наверное, ещё и не лупили, - продолжает без всяких пауз Йен, прервавшись лишь для того, чтобы придвинуться к столу, подтянуть кувшин с водой и плеснуть в кубок немного, - иначе я не могу себе объяснить твою неистребимую тягу нарываться на то, чтобы я заставила встать тебя на колени, зачаровать твой же ремень и сделать так, чтоб рисунок пряжки хорошенько отпечатался меж следов моих когтей на твоих поджарых ягодицах. А ежели я угадала твое желание, кое ты стеснялся высказать, боясь осуждения поведения, которое можно счесть недостаточно мужественным, то не переживай, я не осуждаю. И если тебе не нравится зачарованный ремень, то я могу сделать это руками, - женщина поднесла кубок с водой к губам, глядя ведьмаку прямо в глаза. - Но после чая. С пряниками.
Йен сделала глоток, один, второй, третий, а Геральт всё также не торопился исполнять маленькие женские просьбы.
«Тааак… Начинается», - мысленно протянула чародейка, с силой ставя кубок на стол так, что остатки воды едва не оказались на белоснежной скатерти.

Отредактировано Yennefer of Vengerberg (2020-10-26 16:01:23)

Когда Геральт заговорил о Каэр Морхене и Весемире, позволив себе пообещать устроить обучение почтительности и угождению прекрасным дамам и особенно Йеннифэр из Венгерберга, чародейка плотно сжала губы, и даже под помадой те стали выглядеть бледнее, а изящные дамские ручки сложились в кулаки. К несчастью для всего ведьмачьего цеха, Йен не успела задуматься над тем, что уже давно никто не жертвует мальчишек, прикрываясь правым делом, борьбой с монстрами, хотя, в сущности, порой всё куда тривиальнее и обходится без игры с Предназначением – лишний рот нечем кормить или же нет охоты содержать принесенное от конюха в подоле дитя. К счастью для адептов школы Волка, количество которых в нынешние годы меньше, чем пальцев на одной руке, та самая Йеннифэр из Венгерберга была недостаточно сильна в настоящий момент, чтобы телепортироваться в Каэр Морхен и стереть с лица земли остатки ведьмачьего замка. А женщина пожелала этого в ту же секунду, как Геральт открыл рот. Йен не могла бы объяснить этого, даже если бы захотела – привычное импульсивное желание, граничащее с необоснованным детским капризом, неисполнение которого неизбежно ведет к слезам, истериками и топанью ногами.
Каждым словом любовник подкидывал поленьев в костер, а после хорошенько полил всё маслом. И пока Геральт продолжал подпитывать чужой праведный гнев, Йеннифэр, решившая не откладывать процесс в долгий ящик, хотя и имела совсем иные планы, но всё же начала плавно вытягивать энергию Воды, ибо чародейка не могла позволить лишить себя преимущества, оставшись один на один с боевым ведьмаком. Женщина, разумеется, сумеет отбиться и без магии, но вот насаждать свои правила игры, чувствуя внутри себя силу, было куда сподручнее. Да и откровенно говоря, банальное домашнее насилие – удел крестьян, опускаться до уровня кметов и тривиальности, вызывающей зубовный скрежет, такой паре совсем не к лицу. И каждая секунда промедление означала не поражение чародейки, не находящей слов, а лишнее время, чтобы получить и усвоить энергию.
Йеннифэр склонилась к столу, и обсидиановый медальон, унизанный маленькими активными бриллиантами и до сего момента уютно устроившийся в яремной впадине, качнулся вперед, отрываясь от бледной кожи.
- Я бы с удовольствием держала здесь какого-нибудь любовника, готового ползать на коленях в процессе выполнения моих просьб, чтоб тебе только и требовалось, что находить время в своем плотном расписании на мою компанию, только вот мне никогда не нравились перекошенные от ревности лица и мужские истерики, а терпеть их в двойном размере и подавно не желаю. В таком случае, я могла бы надеть вам на головы холщовые мешки с прорезью для глаз, но это понравилось бы мне ещё меньше, ибо секс с пугалом никогда не входил в перечень моих фантазий.
Чародейка отклоняется назад, упираясь лопатками в спинку стула, и выдерживает паузу, но недостаточно долгую, чтобы позволить Геральту продолжить упражняться в остроумии, задевая чувства Йеннифэр. Йен улыбается, как будто бы любезно, но едва ли ведьмак позволит себе обмануться. Особенно когда его медальон привычным образом дернулся, подтверждая, что движение женских рук вовсе не случайные жесты, а имеют вполне определенную цель.
- Пожалуй, ты прав. Сладкое к столу я доставлю гораздо быстрее.
Из погреба раздался едва уловимый шорох – оттуда, и правда, что-то летело. Только вот вовсе не пряники и вовсе не к столу. Это были разномастные банки с вареньем, направленные прямиком в мужчину, коему с его-то рефлексами, наверное, не составляло такого уж труда от них увернуться. Йеннифэр сначала хотела слепить подобие голема из картофеля, приделав на место головы тыкву, но коль пожелания были иные, а силы всё ещё не восстановились, действовать пришлось с меньшей выдумкой и изяществом.
От последствий битвы с врагом, несомненно достойным внимания одного из самых известных боевых ведьмаков, Йен оградила себя мутновато-белой завесой, но это, к сожалению, не помешало упасть кувшину с водой, что оказалось замечено слишком поздно  - чародейка, прошипев что-то совсем уж нелитературное, подскочила с места и сделала несколько резких шагов назад, зло наблюдая, как по темной ткани узкой юбки расползается влажное пятно, неприятно холодившее кожу.

Когда ведьмак воспользовался Знаком, отчего банки не долетали до цели и разбивались о стены с таким грохотом, что было впору уверовать в начавшуюся войну, Йеннифэр машинально подпитала завесу, отчего та стала более мутной, вобрав в себя последние крохи энергии волшебницы.
Геральт, чей и без того далекий от безупречности внешний вид теперь был знатно подпорчен, призвал любовницу размышлять здраво, а значит, и к смирению, указав на недостойное поведение для умудренной летами и опытом чародейки, сказав об этом так, словно утомленный родитель отчитывал несносного ребенка за очередную шалость, общему количеству которых нет числа. Если бы от возмущения можно было задохнуться, Йеннифэр сейчас бы хватала ртом воздух, ибо мысленно уже дважды переспросила: «Цирк?! Ребячество?!» - и едва не шагнула навстречу ведьмаку, который этот самый цирк и устроил, начав демонстративно рассказывать о назначениях взращенных Весемиром детишек и способах их использования. И как назло отправки за пряниками в этом коротком списке не оказалось, какая досада.
Как будто он в самом деле рассчитывал, что пролитая на юбку вода может настолько сильно опечалить чародейку, чей идеальный образ в прямом смысле был подмочен, что она отвлечется настолько, что позабудет о нанесенной обиде, а гнев утихнет сам с собой. Как будто не от ведьмака она совсем недавно скакала по порталам с порванным платьем, набрав в декольте креветок. Да если понадобится, Йен сейчас снимет туфли и швырнет их в ведьмака, только бы он прекратил её выводить из себя.
Словом, призывы к благоразумию закончились вполне ожидаемо – Йеннифэр взбесилась ещё больше, посчитав себя невинно оболганной, ведь это Геральт виноват во всем, с него и должен быть спрос за устроенный цирк и ребячество. За вспышкой гнева последовала слишком резкая, слишком жадная попытка вытянуть силу из подземных жил и преобразовать её в новые снаряды. Но на сей раз звон стекла раздался из самого подвала, а неоконченное заклинание разлетелось искрами из-под рук чародейки, отшатнувшейся назад и больно уперевшейся поясницей в какой-то из нижних кухонных шкафчиков. Переносицу обожгло огнем изнутри, а в голове как будто бы раздался самый настоящий взрыв, Йеннифэр сильно зажмурилась, словно в глаза после долгого нахождения в темноте попали прямые лучи солнца. Хвала Хаосу и Порядку, это длилось считаные секунды, и воспользоваться внезапно возникшим преимуществом ведьмак не успел. Однако завеса, отгораживающая женщину от разлетающегося по комнате варенья, пала, и едва чародейка открыла глаза и обнаружила это, как тут же выставила вперед раскрытой ладонью правую руку в угрожающем жесте – Геральт-то не знал (не должен был знать), что она исчерпала все силы, поэтому главный мэтр благоразумия не должен был в понимании Йен делать резких движений, рискуя попасть под прямой удар весьма злопамятной и не стесняющейся в методах волшебницы. Всё, что ей нужно, лишь немного потянуть время. И не подпускать его к себе. Йеннифэр не была из тех хрупких леди, что не могут садануть противника в пах коленом, дать локтем в челюсть или выцарапать глаза, однако относительно недавно там, в Ринде, она уже проверила на себе, сколь крепка хватка ведьмака, и кажется, его же стараниями потеряла клок волос, когда Геральт в более грубой форме призывал Йен к благоразумию. Чародейка порой преувеличивала собственные достоинства и навыки, но было глупо утверждать, что без сил она управится с ведьмаком, чья гордость вроде бы тоже была ужасно задета.
- Я не ведьма из сказок, чтобы растаять от воды, прибереги свое беспокойство для охоты, Геральт. Боевым ведьмакам ведь только для этого природой даны руки, ноги, голова, всё ваше естество, вся ваша сущность устремлена к одной лишь цели. Ни к чему распылять силы на меня. Я же даже не василиск, - «а гарпия, как когда-то сказала Сабрина».
В носу стало влажно, Йен с шумом втянула воздух, сетуя на то, что не хватало только истечь соплями, вот уж действительно получится картина маслом, зовите портретиста и поэта, который сложит об этом дивную балладу. Но это было всего лишь распространенным последствием необдуманных игрищ с энергией – поднеся запястье к носу, волшебница увидела кровавое пятно на белоснежном рукаве. Как все-таки порой иронично поступает жизнь, ещё недавно Йеннифэр почти заарканила гения стихии, джинна, а сейчас совершает ошибку, достойную какой-нибудь первогодки. Теперь женщина обозлилась на саму себя за такой глупый промах. Но виноват во всем, разумеется, был только Геральт. Иные варианты вообще имеют место быть?
Захотелось его ударить. Сильно. Крепко. По голове. Как смел он довести её до такого состояния? Нет, не будет Йен ждать. Не в силах.
Левая рука скользнула по поверхности кухонной мебели, ухватилась за первый попавшийся предмет, оказавшийся сосудом с маслом и который тут же был отправлен в полет в ведьмака. Разумеется сильном мимо, над точностью бросков левой руки стоило поработать. Но в конце концов, чародейка хотела всего лишь отвлечь внимание.
А дальше в ход пошли более мелкие предметы, кажется, Йеннифэр даже не знает названия половины, они завалялись ещё с тех времен, когда у волшебницы появилась блажь обзавестись поваром, который был выгнан до того, как успел воспользоваться всей утварью, купленной для его шедевров. Напоследок Йен замахнулась черпаком, коим к сожалению, едва ли можно было нанести сколько-нибудь страшные удары. Хотя… Если обладать должным упорством. А отсутствием оного Йеннифэр никогда не страдала. Стоило попробовать.

Отредактировано Yennefer of Vengerberg (2020-12-04 23:15:53)

Вы когда-нибудь фехтовали черпаком? Весьма презабавное занятие, но только если вы знаете хотя бы парочку финтов. Йеннифэр никогда не увлекалась оружейным делом, не разбиралась в видах клинков и уж тем более была далека от того, чтоб отличить вольт от пируэта. Как это нередко бывает в жизни, учиться пришлось прямо с порога без лишних расшаркиваний и погружений в теорию. И вероятно, именно это очаровательное неумение, вылившееся в стиль, который можно было охарактеризовать «Пьяный мэтр-оружейник», позволил чародейке не один раз смачно залепить сей кухонной утварью по ведьмаку, которого вообще-то готовили к честным и не очень поединкам, обучая всем премудростям размахивания мечом.
И вот черпак покатился по полу, а финальным аккордом становится удар наотмашь тыльной стороной ладони по левой щеке – Йеннифэр с запозданием поняла, к чему привела её гневная горячка. Геральт не был жрицей храма Мелитэле, и правую щеку подставлять явно намерен не был, даже если бы волшебница попыталась достать его вновь.
Ведьмак прижимает к себе женщину, лишая возможности размахивать руками – Йен делает рывок, один, второй, но быстро принимает неизбежное, с её рвением она скорее вывихнет себе плечевой сустав нежели вырвется из хватки. Чародейка дергает ногой, но лишь больно ударяет свое колено о чужое - Геральт прижимает к себе Йеннифэр так крепко, что та не может без должных усилий вдавить ему каблук в ногу, заставляя тем самым отпустить.
Он молча смотрит на нее этим несносным холодным взглядом желтых глаз – чародейка не отводит взор, и ей кажется, что слышно шипение, как если бы сейчас кузнец опустил в бочку с ледяной водой раскаленное железо – так шипит, угасая, женский гнев, оказавшись в путах его раздражающего спокойствия. Пусть и мнимого. Йеннифэр чувствовала кожей и видела, что ведьмак отнюдь не так спокоен, как хочет показать. Наверное, внутри него беснуется тот самый родитель, призывавший уговаривать разбаловавшуюся, как перевозбудившийся от новых впечатлений ребенок, чародейку ступить на дорожку благоразумия.
Йен игнорирует слова о сладостях, с коих всё и началось, пропускает мимо ушей, как Геральт подписался под признанием собственного бессилия перед женскими капризами, признав победу за волшебницей – это не первое и не последнее достижений, Йеннифэр не привыкать принимать чужую капитуляцию.
А Геральт, меж тем, храбро игнорирует то, что чародейка отнюдь не прониклась навязанным ей смирением до конца, но лишенная возможности выпустить остатки злости может разъяриться только больше. И укусить, например, дабы добавить к приторно сладким розовым каплям насыщенный кармин. Кажется, липкие следы, превратившиеся в разводы после удара, были ещё недавно малиновым варением. Не обладая обостренным обонянием, Йен чувствует только запах собственной крови.
И всё же не кусает, когда он касается женских губ своими, и Йеннифэр кажется, что её собственные, теперь хранящие следы не только помады, холодные и твердые, тогда как его – теплые, мягкие… живые. Чародейка мотнула головой в сторону, потому что не хочет давать ведьмаку преимущества, потому что знает, что так уже он получит её капитуляцию.
У нее не получается прервать поцелуй сразу, а потом уже против её желания это зачем-то делает ведьмак.
- Геральт, - негромко говорит Йен, но за этим не следует ни просьб, ни уж тем более новых приказов, она даже не желала привлечь к себе внимание. Просто захотелось произнести его имя.
Взгляд аметистовых глаз скользит ниже, она отмечает, что теперь у ведьмака под носом тоже красуется кровавая отметина, теряющаяся меж малиновых пятен. Йен только сейчас осознает, что и на её лице оказался липкий сироп, неприятно стягивающий кожу, чародейка вновь ощущает, как плотно прилипла ткань юбки к бедру – как будто к миру в её восприятии стали возвращаться детали. Но женщина все равно не придает им особого значения.
- Бывало и хуже, - негромко произносит почти спокойным тоном. Почти – потому что в голосе ещё слышались нотки раздражения, бывшие отголоском той жгучей ярости, взявшей чародейку в плен ничуть не хуже клещей жагницы. Забирает бесцеремонно полотенце, неаккуратно проводит им по лицу Геральта, движения лишены изящества и плавности, смазаны и немного раскоординированы, но эти мелочи волнуют её куда меньше в сравнении с тем, что ведьмак измазан так же, как если бы вылез из выгребной ямы, куда спускался за риггером. Полотенце, правда, мало спасало, вбирая в себя основную массу варенья, но вместе с тем оставляя бледно-розовые следы с редким вкраплением мелких ягодных семечек.
- Надеюсь, ты доволен, - стирая кровь уже под своим носом, говорит чародейка, - довел беззащитную, слабую женщину.
Кто из них был более слабым и беззащитным – вопрос, конечно же, творческий. И определенно, мало у кого повернулся бы язык назвать таковой Йеннифэр.
Полотенце за ненадобностью летит на пол.
- Пряники будут потом. Хочу смыть с лица эту липкую дрянь, а то чувствую себя разворошенным пирогом.
Йен касается левой ладонью его щеки, призывая посмотреть ей в глаза.
- Я такая голодная, - до чего именно, Йеннифэр не уточняла, да и требовалось ли? Женская ладонь уже через мгновение, минуя отворот рубахи, оказалась на шее ведьмака, а после и вовсе на затылке. Как хорошо, что Геральта никогда не надо было уговаривать. По крайней мере, на то, что в знаменитом кодексе ведьмаков, который ни одна живая душа на свете не видывала и не читывала, не значилось как оскорбление всего ведьмачьего цеха. Йеннифэр поцеловала Геральта, но непривычная сей паре размеренность исчезла так же быстро, как Лютик с горизонта при виде ревнивого мужа. Чародейка целовала своего ведьмака с напором, самозабвенно, притягивая к себе ещё ближе, покуда сама оторвала каблуки от пола, привстав на цыпочки. Отчасти даже нежно, как если бы извинялась за свой невыносимый характер и благодарила за проявленное терпение.
- Я полагаю, воду ты носить не будешь. А я – тем более. Остается река. Идем?
Жить в отдалении от города, когда подходить к твоему пряничному домику бояться все местные и, чтобы дойти до берега, требуется обогнуть дом и потратить от силы секунд тридцать свободного времени, и не пользоваться этим – по определению грешно. Несогласие Геральта мало что поменяло бы во внезапно возникших планах Йеннифэр, она уже скинула кафтан прямо на стол и направилась прочь из дома, устремившись к узкой тропинке, ведущей из чародейского сада меж пожухлого от первых веяний осени клевера прямо к реке.

Геральт несогласия не высказал, напротив, пошел вслед за чародейкой, направившейся к реке. Йеннифэр шла неспешно, в отличие от ведьмака в надвигающихся сумерках дама так легко не ориентировалась, спасало лишь то, что в своем доме за столько лет волшебница изучила всё до мельчайших деталей и могла ходить хоть с закрытыми глазами (как иронично, что в недалеком будущем ей это пригодится). К тому же Йен точно спешить было некуда, и она могла позволить себе неторопливо расстегивать небольшие круглые пуговицы блузки и идти мелкими осторожными шагами, покачивая бедрами в свойственно женской породе манере.
Чародейка останавливается у самой кромки воды, на мгновение неестественно опускает плечи, позволяя некогда белоснежной блузке соскользнуть вниз, задержаться, зацепившись за локти, и упасть на землю. Маленькая волна, гонимая ветром и не обрамленная молочно-белой пеной, а лишь несколькими едва заметными пузырьками, едва не лизнула дорогую кожу женских туфель. Йеннифэр делает глубокий вдох и замирает, как же ей нравится вечерняя прохлада, уже не отдающая полуденным летним зноем, но навязчиво напоминающая о скорых промозглых дождях и снежной зиме. Нравится запах, на удивление, спокойной сегодня реки, смешавшийся из влажности и шлейфа от угасающих прибрежных растений, к которым примешались запахи последних полевых цветов. Пожалуй, погода действительно не располагала для затянувшихся прогулок в неглиже, однако, хоть чародейка и поежилась, чувствуя, как покрывается гусиной кожей от порыва ветра, это совершенно не смущало даму.
Йеннифэр напрягает слух, дабы понять, чем занят Белый волк, и поворачивается к нему прежде, чем он протягивает к ней руки. Вполоборота, намеренно демонстрируя себя в профиль. Проблемы с самооценкой отступили лет эдак шестьдесят назад, и у Йен не закрадывалось сомнений в том, что и в последних отсветах уходящего на покой солнца она выглядит достаточно привлекательно, чтоб взбудоражить чужое воображение и приподнять настроение. Ей нравится ловить на себе восторженные взгляды, особенно его, когда совсем необязательно лезть в ведьмачью голову, чтобы понять, о чем он сейчас думает. Даже после того, как Геральт каким-то чудом узнал её тщательно оберегаемую и ненавистную тайну – не давал ей ни на секунду засомневаться в собственной исключительности в его глазах. И делал это вполне искренне, а не из страха, что злая, вечно всклокоченная ведьма отомстит, в лучшем случае просто стерев память, а в худшем – размозжив многострадальную светлую голову камнем, а останки закопает меж грядок с травами для зелий и отваров, ибо не пропадать же такому добру.
«Ты плохо слушал тех, кто тебя предостерегал, Геральт. Тебе должны были сказать, что холоднее моего сердца разве что Белый Хлад, живущий на одних только страницах древних фолиантов», - ей в действительности часто ставили это в укор, не понимая насколько далеки от правды.
- Ну так постарайся, Геральт, - возложив на мужские предплечья ладони, произносит тем самым тоном, мелодично, почти нараспев, не скрывая насмешки, в которой на сей раз вместо яда могло быть только игривое подначивание. Произносит, позволив себе прильнуть к нему бедрами, не обратив внимание на неприятно впившуюся пряжку ремня. Скользнув ладонями выше, до середины плеч, приблизив свое лицо к его и чуть наклонив голову вбок так, как будто собиралась поцеловать. И после краткой паузы добавляет, отстранившись, дабы ведьмак не ринулся исполнять всё сию же секунду, - можешь начинать разводить костер и махать руками, чтобы горячим воздухом подогреть воду в реке. Ну или подождать, когда я смогу сотворить заклинание.
Предложение подогреть воду костром такое же глупое, как просьба заткнуться, адресованная Лютику, прибежавшему с новостями и новыми впечатлениями. Йен усмехается своей же шутке.
- Но прежде подайте немощной женщине руку, господин ведьмак, - без лишних приглашений чародейка опирается левой рукой на мужское предплечье, нагибается, дабы расстегнуть тонкий ремешок туфли, которая тут же летит в сторону, а вскоре к ней присоединяется и вторая. Без каблуков, когда Йеннифэр выпрямляется, тряхнув головой, дабы локоны улеглись в привычное положение, взор фиалковых глаз упирается едва ли не в ведьмачий медальон. Геральт стоял так близко, что она не могла удержаться – подалась вперед ровно настолько, чтобы коснуться губами его груди, а после и вовсе так непотребно по-людски провести кончиком языка снизу вверх. Разумеется в лучших манерах благовоспитанных леди, аккуратно и деликатно, ведь сладости после обеда вредят фигуре.
- На моей памяти ты впервые такой сладкий, - с задумчивым видом смакующего ценителя, изрекла чародейка, - надо будет узнать, чье это было варенье. И попросить ещё.
Ветерок нагнал волну, и Йен почувствовала холодное прикосновение воды к пяткам. От неожиданности ойкнула, переступив с ноги на ногу. Геральт, меж тем, был почему-то в штанах. До сих пор. То ли и правда устал, то ли ждал особого приглашения. С последним было проще – чародейка проворно стянула юбку, не потрудившись кинуть её куда-нибудь в сторону, а так и оставив, как зачарованный круг на земле. И лишившись последних предметов нескромного туалета, довольно бодрым шагом направилась распугивать всю подводную живность в округе.
Едва вода достигла колен, идти стало труднее, шаг замедлился. Чародейка на несколько секунд прикрыла глаза, погружая руки в воду. Весь путь от дома до берега Йен медленно, но верно восстанавливала силы, а сейчас ощутила привычное спокойствие, чувствуя струящуюся меж пальцев в буквальном смысле энергию. Отдаться процессу восполнения сил, конечно же, помешают. Но откровенно говоря, это не было первостепенной задачей – одними губами произносит простейшую формулу, предназначенную для того, чтобы уберечь от последствий ни к месту справляющих нужду пророков. Наверняка, медальон ведьмака привычно дернулся из стороны в сторону.
Йеннифэр останавливается, позволяя Геральту подойти вплотную, и почти мурчит от удовольствия, когда убирает со спины темные локоны, перекинув их через правое плечо, и чувствует лопатками тепло его тела. Довольно прикрывает глаза, прислонив голову к его правому же плечу, подставляя шею.
- Не слишком холодна сентябрьская водичка, Геральт? – Задает риторический вопрос чародейка. Риторический, потому что вполне явственно может установить позицию Белого волка по этому вопросу. И позиция такова, что ему некогда отвлекаться на такую ерунду. Йен плавно качнула бедрами из стороны в сторону, как если бы повторяла какую-нибудь фигуру из танцев. И то, что гипотетический партнер прижимался куда ближе положенного, ничуть ей не мешало. Совсем напротив, только подначивало сделать так еще раз

Говорят, чародейки ехидны, и это истинно так. Но порой ведьмаки ехидны в несколько крат больше, причем по поводу и без. Или же это Йеннифэр достался лучший из помета, вобравшийся в себя не только суть ведьмачьего ремесла, но и умение разить хлестким словом, язвительно поддразнивая визави или же всецело попинывая безмерно раздутое и тонкоустроенное эго. Йен мало кто мог дать отпор за пределами её братии, да откровенно говоря, и знакомые чародеи с чародейками нередко уступали волшебнице из Венгерберга. Геральт, хоть и был известен своей манерой многозначительно и томно хмыкать, выражая тем самым широчайший спектр эмоций, кои, согласно писаниям, у ведьмаков вообще должны отсутствовать, нередко позволял себе обнажить то самое ехидство, давая отпор Йеннифэр, которую по обыкновению это лишь пуще распаляло, ведь она не привыкла встречать сопротивление хотя бы и словесное. Но когда это не было шпилькой в адрес чародейки, Йен охотно смеялась над словами Белого волка.
На женских губах появилась улыбка, когда Геральт целует её в шею, и улыбка эта становится шире, когда благородный ведьмак изволит шутить, покуда сама волшебница нежится в его объятиях, чувствуя, что ещё немного, и старческие колени подкосятся сами собою.
- Только слышишь? Неужели не хочешь почувствовать? – Вместо привычного тона, к удивлению чародейки, она произносит слова шепотом и на каком-то подсознательном уровне ощущает, что говорить привычным образом теперь стоит невообразимых усилий, потому что её сознание, её тело подчинены одной единственной цели – жадно вбирать каждой клеточкой всё до мельчайших деталей этого мгновения, сохранить, уволочь в дальние чертоги памяти, чтобы потом извлекать и смаковать в тоскливейшие из дней, когда рядом не будет его, чтоб подарить новых воспоминаний. Запомнить щекочущее кожу дыхание, прикосновение горячих губ, движение рук… Она так и не размыкает глаз, да и к чему? Вода доходит чародейке аккурат до ложбинки между грудей, а речная гладь покрыта рябью, лишая любого человека, не обладающего обостренным зрением, возможности уловить что-то кроме смутных силуэтов. Йеннифэр, ориентируясь лишь на собственные ощущение, находит его ладони и кладет поверх них свои, как будто боится, что Геральт посмеет отпустить ее. О, нет. Йен не может позволить ему такой дерзкой вольности и едва удерживается от того, чтобы сильнее прижать к себе его руки, умещая меж его пальцев собственные. И словно поддавшись уже её ехидству, ведьмак ведет ладонь вверх. Ехидство, кажется, должно поражать визави, а не хозяина? Но шумный выдох срывается почему-то с женских губ вместо вопроса - так действительно лучше чувствуется биение сердца, верно, Геральт? – и прогибается под его рукой тоже почему-то Йеннифэр, тем самым прижимаясь к нему спиной ещё сильнее.
Кажется, Белый волк изволил что-то говорить? Чародейка не слушала, приоткрыв глаза, видела, как мужской рот то и дело открывается и закрывается, но смысл сказанного утекал от неё, как утекает песок сквозь пальцы. Она ждет уже только одного, когда же он наконец-то её поцелует.
И когда их губы наконец-то соприкоснулись, Йеннифэр медлит, совсем уж явственно разомлев от своего хитрого ведьмака, который целенаправленно не собирался сдерживаться. Он стонет, и она едва не вторит ему в ответ, вдруг отпускает его запястье и, закинув левую руку назад, кладет (скорее цепляется) ему на шею, а правую сжимает крепче, стискивая его ладонь. Музыка для ушей? Пожалуй. Быть может, не зря её называют жадной до власти во всем и над всеми стервой, иначе отчего ее приводит в такое возбуждение звучная реакция ведьмака? Йеннифэр не дает себе даже возможности представить, что Геральт уже давно считал ее слабости без всякой магии, как делает всякий раз чародейка, по привычке прибегая к своим силам. Причем не просто считал, но пользуется весьма умело, наслаждаясь тем, как легко можно подталкивать волшебницу к нужным действиям. Нет-нет, Йен оставляет привилегию читать мысли и быть единственным и неповторимым манипулятором только за собой.
Их нынешнее положение до безобразия романтично, но Йеннифэр нужно большее.
Она довольно резко разворачивается на месте, дабы быть лицом к лицу с Геральтом. С сожалением тратит секунду на то, чтобы откинуть волосы назад. А после вытягивается, напряженная, как пресловутая натянутая тетива, скрещивает руки на уровне запястий за его шеей, аккурат под затылком. Взгляд её фиалковых глаз встречается с его.
И почему Геральта называют Белым волком? Его глаза напоминают глаза дикого лесного кота или какой-нибудь пумы, хотя, пожалуй, из-за шрамов сравнение с тигром было бы более уместным. Он двигается бесшумно и плавно – женщина разбила уже не один бутылек со снадобьем из-за того, что слишком внезапно для себя обнаруживала его присутствие. Повадки у ведьмака тоже были кошачьи: исчезал на охоту, когда желал, возвращаясь с малоприятной добычей, совершенно внезапно мог показать оскал и с довольной миной игрался с жертвой, будь то очередная кикимора или чародейка (порой и не понять, где одна, где другая), как играется кот с мышью.
Его мысли путаются с её собственными, и Йеннифэр понимает, что решительно ни к месту задалась философскими вопросами. Льнет к ведьмаку и целует его крепко и жадно, как будто не собиралась отпускать его больше никогда в жизни. Приподнимается на носочки, но не делает больше ничего, оставляя за ним решение. А вдруг господин ведьмак желает экзотики в виде теплой постели? Но Геральт подхватывает чародейку, а та с превеликим удовольствием не сопротивляется, будто не ждала этого с самого начала, ещё будучи там, на кухне. Обвивает ногами, приподнимается, облегчая задачу, а после, опустившись чуть ниже, комплиментарно вздыхает почти у самого его уха. Йен склоняет к нему голову, касается его щеки собственной и на мгновение прикрывает глаза.
А может и ну эту жизнь двумя раздельными безволосыми обезьянками? Может, остаться так, как есть – щека к щеке, в объятиях друг к друга?

Отредактировано Yennefer of Vengerberg (2020-12-09 00:07:47)

Если Геральт и мог что-то слышать, то Йеннифэр решительным образом не обратила бы внимание на что-либо, даже начни какая-нибудь армия форсировать реку, дабы нести праведное возмездие врагам. Если бы и отвлекалась, то только затем, чтобы шикнуть на солдат и послать их в пекло Вечного Огня, где им, по мнению чародейки, было бы самое место в такой момент. Йен ощущала, как щекочет пришедшая в пляску кромка воды нежную кожу, и слышала лишь собственное участившееся и его размеренное дыхание да плеск воды, закономерно следующий за движениями волшебницы, изредка прерываемый либо сбивающимся темпом, либо чем-то более звучным и звонким. И когда Геральт прижимает Йеннифэр к себе ещё ближе, чародейка упускает из сознания и то малое, что обращало на себя внимание, будучи в непосредственной близости. Закрывает глаза, чувствуя, что больше не может контролировать свои действия, привычно отдает всё на откуп ведьмаку, а остатки сдержанности уходят в кончики пальцев, дабы оставить новые красные отметины на теле мужчины, будто ему своих честно заработанных мало. Выгибается, но Геральт держит слишком крепко, чтоб из этого что-то вышло.
Затихает, на мгновение приоткрывает глаза, прислоняется своим лбом к его, целует коротко, а после кладет голову на плечо и замирает, боясь по шевелиться – мельчайшее движение, неаккуратный жест способны вызвать дрожь по телу. И испортить такое прекрасное мгновение.
Уже потом расслабляет ноги, только тогда почувствовав легкую боль в мышцах, позволяя ведьмаку отпустить себя, дать коснуться стопами мягкого речного песка, увлекающего не хуже ила. Разжимает пальцы, и руки соскальзывают вниз, остановившись на краткий миг на мужской груди, а после ныряют под его локти и оказываются раскрытыми ладонями аккурат на лопатках. И кругом шрамы – Йеннифэр чувствует один рубец под щекой, прислонившись к Геральту, кончиками пальцев случайно задевает последствия ведьмачьей невнимательности или излишней изворотливости какой-то бестии. Но они не вызывают отвращения, заставляя в брезгливости морщить нос, единственное, о чем может сожалеть Йен, что Белый волк их получил, ведь шрамы – вечные отметки на память о перенесенной боли.
Замедленное биение его сердца успокаивало, Йеннифэр прижималась к Геральту, как если бы хотела забрать толику его размеренного дыхания и ровного сердечного ритма. Но уже знала, что вскоре попробует заставить и гордого ведьмака изменить своей природе – очередная женская придурь, состоящая из одного стремления безраздельно подчинять и властвовать.
Чародейка совсем позабыла, зачем потащила его к реке.
Чтобы сбросить с себя состояние близкое к ленной дремоте Йен одной рукой зачерпывает воду и подносит к лицу, дабы заодно избавиться и о позабытых остатках многострадального варенья. Заметив на ладони две желтоватые косточки, усмехается, стряхнув их, а после вновь зачерпывает воду, но на сей раз холодная водица прилетает уже в лицо Геральту. Чародейка убирает последствия ссоры и с ведьмака, и только сейчас замечает новые царапины на лице – их она тоже может убрать, только придется напрячься чуть больше, но Белый волк лишает её этой возможности, подхватив на руки.
Кто бы мог подумать, что касание его ладоней может быть столь нежным и осторожным, ведь ведьмакам не положено держать в своих руках ничего кроме рукояти меча да поводьев лошади – предметов, не требующих той же аккуратности в обращении, что и привередливые изнеженные дамы и тем самым заставляющих позабыть о существовании в этом мире не то что элементарной заботы, но и той самой нежности. И всё же Геральта невозможно было обвинить в излишней грубости и жесткости. Даже с учетом того, что никогда его ладоней не касалось содержимое чародейских склянок, составляющих разноцветный хаос перед низким дамским столиком.

Когда они оказались в доме, запах еды был едва уловим для женского обоняния, и о неудавшемся ужине Йеннифэр напомнил лишь пустой желудок, пока ещё беззвучно возвещавшей хозяйке о своем бедственном состоянии. Но в воздухе висит отчетливый запах ягод – приторную сладость перебивает что-то кислое, и Йен едва не морщится, почти чувствуя на кончике языка вкус кислой брусники. Да, наверное, та большая банка, летевшая в первых рядах, была именно с брусникой.
- Думаешь, наши перепела остались целы? – Риторический вопрос, но Геральт верно меняет направление.
Кухня напоминала поле боя, и Йен опускает взгляд, дабы посмотреть, не наступит ли случаем ведьмак на остатки банок. Легким движением руки к ближайшему, оставшемуся в живых и стоящему на всех четырех ножках стулу, прочерчивается путь – расступаются ягодные потоки, стекла со звоном отлетают в сторону, и сам стул от пущенной магической волны едва качнулся, на миг накренившись вперед и зависнув на передних ножках, и с глухим стуком дерева о дерево вернулся на исходную. Ведьмак садится, а Йеннифэр, оставаясь у него на коленях, подтягивает к себе блюдо левой рукой, правой смахнув подле себя со стола особо крупные стеклянные осколки. Корочка запеченных перепелов всё ещё выглядела аппетитно, но потеряла заманчивый жирный блеск и уже не хрустела, когда чародейка всадила нож прямиком в середину наименее пострадавшей птички с таким усердием, будто собиралась разделать не готовую порцию, а врага. Ни разу не аристократично и уж точно не изящно, придерживая правой рукой нож и перепела, левой же отрывает большой кусок бледного мяса, чтобы сначала попробовать самой, а после предложить и Геральту, отделив часть и поднеся ко рту.
- По-моему, сегодня мясо вышло суховато. Если согласен, то завтра обед делаешь ты. 
Йеннифэр отталкивается левым локтем от стола и вновь льнет к ведьмаку, прислоняется правым боком, машинально закинув ногу на ногу. Йен смотрит внимательно, взгляд фиалковых глаз скользит от переносицы ниже, останавливается на губах. Чародейка улыбается как будто бы даже мягко и довольно щурится. 
Отделяет ещё один кусочек мяса, протягивает Геральту.
Этому ехиднейшему ведьмаку, смевшему с ней спорить. Иного другого чародейка уже давно скрутила бы в бараний рог и придала ускорения пинком, дабы сей рог катился по дорожке, весело подпрыгивая на ухабинах, коими изобиловал после осенних дождей тракт, ведущий прочь от Венгерберга. И даже Валь, заумные речи которого можно слушать, затаив дыхание, никогда не пленял Йеннифэр настолько долго и крепко, чтобы она забывала о собственной взбалмошной натуре. Вечно печальный образ вечно печального от великих дум рыцаря – Истредд всегда был таким правильным и скучным, что порой Йен задавалась вопросом, есть ли в этом что-то кроме приятной привычки.
Но этот вопрос не звучал в её мыслях так давно. И то, как чародейка смотрит в глаза ведьмаку, заставляет думать, что и не зазвучит, померкнув и исчезнув насовсем, ибо теперь он был совершенно ни к чему.
Йеннифэр касается губами его скулы, а затем и щеки. Щеки, которую Геральт так старательно выскоблил, желая порадовать свою чародейку.

Отредактировано Yennefer of Vengerberg (2020-12-10 22:44:26)

Чародейка не успевает отнять руки, прежде чем её пальцев коснулись губы ведьмака. И хоть его дыхание щекотало кожу, а шероховатость губ отнюдь не напоминал мягкий бархат перчаток, Йеннифэр улыбнулась. А руку так и не убрала, как будто ждала нового благодарственного жеста, но в действительности же всего лишь желала коснуться кончиками пальцев этих самых губ уже самой, несильно-то озадачиваясь тем, что кожа лоснится от жира с успевших дважды остыть перепелов. Думается, ведьмак, чей удел рыскать по могильникам, сточным канавам и болотам, едва ли оскорбится, заявив о запятнанной во всех смыслах чести. А если захочет заявить – пусть попробует. Быть может, разбудит упокоенную в стародавние времена совесть чародейки, и та найдет в себе силы извиниться и компенсировать нанесенную обиду всеми доступными способами.
Геральт поворачивает к ней лицо, и Йен не нужно смотреть ему в глаза, чтобы уловить его намерение, выражавшееся отнюдь не в зрительном контакте от внезапного приступа вежливости у ведьмака. Йеннифэр не читает его мысли специально, оно выходило само по себе, помимо воли. Да таковое умение здесь, в общем-то, было и ни к чему. Чародейка чуть наклоняет голову вправо, пока мужчина изрекает весьма уместные замечания, а сама глядит из-под полуприкрытых век, будто только и ждет того, когда забота о насущном отойдет на второй план. Но во взгляде можно уловить легкую насмешку, предвосхищающую следующее действие Йен и разбавляющую общий томный вид некой… шкодливостью. Она льнет к Геральту ещё ближе и почти закрывает глаза, левая рука перестает висеть в воздухе, оказавшись поверх ведьмачьих ключиц, едва задевая пальцами не самой изящной работы серебряную цепочку. И через секунду, задев кончиком носа его скулу (ох уж эти длинные ведьмовские носы), склоняется к уху Геральта.
- А что, пушистые белые волки уже не подойдут для этого? Помнится, не далее чем полчаса назад один такой изъявлял желание помочь мне в этом… Правда, пришлось мне подсобить чарами. Видимо, пока не наступила ночь, эти страшные хищники не могут работать в полную силу, - она почти смеется, но дабы не задеть сильнее, провоцируя ведьмака немедленно прекратить эти невозможные подтрунивания, сдерживает смешок. И едва уловимо касается нижней губой его мочки уха, как бы слегка поддевая, чтобы тут же отстраниться, наклониться к столу.
- Дай мне минуту, - чародейка поворачивается всем телом, оставив ведьмака созерцать собственную спину. Вид вполне должен был скрасить недолгие мгновения ожидания, ведь придвигаться к столу Йеннифэр не стала, из-за чего пришлось неприлично облокотиться на левую руку, возложив аккурат подле большого блюда с неудавшимся ужином, и прогнуться в пояснице, отчего неровная линия позвонков превращалась в плавную дугу. Когда-то Йен страстно мечтала иметь возможность соблазнительно повести плечом, и хоть Геральт едва ли задумывался об этом, когда невесть каким чудом влез в мысли чародейки, но сейчас, сидя к нему спиной у него же на коленях, она не чувствовала себя уязвленной, несмотря на долги годы, проведенные не то в страхе, не то в слепой ненависти к одной вероятности того, что какая-нибудь из адепток, заставших её такой, распустит длинный язык и слишком рьяно начнет просвещать всех о нюансах в биографии вчерашней выпускницы. Почему-то Геральт вселял в душу спокойствие и нездоровую веру в то, что к нему можно поворачиваться спиной во всех смыслах, не страшась удара. Йеннифэр, конечно, потом проклянет себя за это проявление слабости. Но это будет потом, верно? А сейчас женщина правой рукой убирает волосы, перекидывая через плечо, а после тянется к ножу, воткнутому в мясо. – А то больно уж невкусно угощал избавительницу этот князек.
С трудом вытащив нож, едва не раскидав неуклюжим движением остатки еды по столу, где и без того умещались осколки от банок и преогромная красная лужа с яркими ягодами вишни, Йен наколола на острие несколько круглых кусков моркови.
- Расскажи мне что-нибудь, Геральт.
Видит великая Сила, с Ринды они мало разговаривали, хотя казалось, что кому как не двум незнакомцам вести беседы без умолку дни и ночи напролет, узнавая друг друга. Первое время было совсем не до этого, а после это были крупицы их собственных историй, теряющихся на фоне обсуждение насущных проблем и какой-то бессмыслицы.
Ведьмак был прав, стало и правда прохладнее. Или действие чар совсем уж ослабло. Йеннифэр почувствовала, как холодный воздух лизнул пятки, и поежилась. Вероятно, всё дело в незакрытом окне – проклятый сквозняк.